Диллижанс историй

Эти зарисовки - из литературной игры, которую я запустила на одном из форумов. Идея была такова - едут люди в дилижансе и, чтобы скрасить время в пути, рассказывают истории. Почти как в "Декамероне", только истории носят мистический или фантастический характер. Восемь пассажиров и возничий Сэмэн. Пока все травят байки, возничий присматривает за конями и окрестностями. А вдоль дороги - то вурдалаки, то ведьмы рыщут. И... пассажиры их не видят, потому что многоопытный Сэмэн успевает уничтожить нечисть.

Увы, игра не прижилась. Только один человек написал историю от имени писателя Буженинова, которая была самой первой и... всё заглохло. А могла бы получиться неплохая книга.

 

Дилижанс был в пути уже полдня, впереди ждало долгое путешествие из Московии в Питеррию.

Под мирный ход лошадок Сэмэн едва не задремал и, чтобы взбодриться, стал прислушиваться к разговорам пассажиров. Дело было в полдень, солнце жарило беспощадно. Только и развлечений - смотреть на лес по обочинам дороги, да слушать болтовню внутри кареты.

А в дилижансе в это время шло знакомство. Чопорные московляне интересовались - кого это шутница-судьба выбрала им в попутчики. Компания подобралась разношёрстная: отец Питирим из Блаженного монастыря, юная фифочка Конкордия из института благородных девиц, известный писатель Буженинов, купец третьей гильдии Удальцов с женой Евлампией и сыном Кондратом (гимназистом и обалдуем), отставной поручик Ржевский и скверно говорящая по-московлянски гувернантка Цецилия лет сорока (германийской породы).

Сэмэн только крякнул, слушая, как каждый из его пассажиров рассказывает о себе. Десять лет перевозит он людей из Московии в Питтерию и обратно, и все десять лет одно и то же – каждый попутчик врёт без зазрения совести. И, что интересно, никто не разоблачает – просто незачем портить настроение в дороге из-за случайных знакомцев. Вот сейчас представятся и замолчат – будут спать. На второй день переругаются, на третий помирятся, и так до конца пути. Хорошо, если поручик с писателем не подерутся, а гимназист не заведёт шашни с институткой. Ещё лучше, если купчиха под конец пути не выдерет гувернантке волосы за своего благоверного… Прости господи, грехи возницкие, дай довезти всех до места без синяков и шишек! Ах да, там же ещё и поп едет! Ну, значит, будет в этот раз развлечение – исповедь прилюдная. Вот, отчего это народ так перед священниками сразу робеет, да душу нараспашку раскрывает?

Впереди показался трактир «Налей и отойди» - место дневного привала, и Сэмэн заторопил коней. Какое ему дело до того о чём там пассажиры совещаются? Пока они будут есть, ему ещё коней поить и кормить. Самому бы успеть, хоть, краюху хлеба перехватить до отправления.

 - Полк наш в ту пору стоял в Мытищах, - бодро начал поручик. - И на постой определили меня квартирмейстеры к одной купчихе. Ух, скажу я вам, и женщина была! Дородная, властная. Но ещё молодая. И - вдова. Вот, за год до того, как нас в городок тот квартировали, схоронила мужа. Сама дело повела - шелками торговала, магазин-салон для местных дур знатных открыла. Каталоги для салона из самой Франциляндии получала, по ним себе что-то там заказывала. А, чтоб с клиентками общий язык найти, она ещё и книжки французские себе выписывала. Ни бельмеса в них не понимала, потому гимназиста местного всё мучила - он ей за харчевание те книжки читал вслух с переводом.

- Прелюбодеяниями с отроком не занималась? - недоверчиво перебил отец Питирим. - Всяко бывает. Уж, эти купчихи у меня на исповеди такое говорят - уши горят, стыд-то какой! А особливо отличаются молодые, да в самом соку! Вот, например…

- Вот, мать – слыхала, что батюшка-то сказал? – взвился купец. - Вооот! Никуда со двора больше не пойдёшь, ни в лавку (нечего приказчикам глаза мозолить!), ни…

- Аполлоша! – смущённо дёрнула его за рукав жена. – Не надо при людях-то!

- Вечно вы, папаша… - начал Кондрат.

- Молчат! – рявкнула Цецилия. Удальцов от такой наглости начал наливаться кровью. И неизвестно, что бы было дальше, но хитрая немкиня состроила ему глазки и елейным голоском добавила – Дайт послюшайт, герр коммерсант! Герр порючик говорайт про особенный женщин, меня интересовайт. Падре, тоже интересовайт.

Купец закрыл рот и приготовился слушать, пробурчав для очистки совести:

- Ну, если только святой отец готов слушать… тогда врите дальше!

Поручик перекрестился:

- Истинный крест! Святая правда – ничего не вру! Ну, так вот. Поначалу мне было нелегко. Раны старые покоя не давали, печень ныла, в кармане ветер гулял – словом в офицерское собрание не выйдешь, в театр не сходишь… И отсиживался я первые три дня в ожидании жалования и чтении устава войсковой службы. Не то, чтоб я его знал плохо, а просто обновить знания захотелось. Прислуживать ко мне приставили прехорошенькую горничную Машу. Такая была красавица, что не стыдно было б приодеть, да с собой в театр или на променад взять. Но, нрава девица была тихого и стыдливого – к таким, разве что, с предложениями руки и сердца подходить, а не с собой к нашим полковым жеребцам тянуть.

И вот на третий вечер, только Маша мне ужинать подала (из принципиальных соображений я от общего стола ещё в первый день отказался – уж больно на меня купчиха плотоядно смотрела), как началось необычное... Щи в тарелке забурлили, закипели сами собой, и прямо из гущи глянуло на меня мурло нечистого!

- Ох, мамочка, страх какой! - испуганно прильнула к плечу писателя Конкордия. Буженинов покраснел и погладил её по голове, успокаивая. Однако видно было, что рассказ поручика ему более интересен, чем юная девица.

- Ну-ка, ну-ка! – заинтересовался отец Питирим, поглаживая в кармане фляжку с церковным кагором. – А каков был нечистый-то? Ликом чёрен и прекрасен, или просто поросячье рыло вынырнуло? Так, может, тебе, сын мой, примерещилось? Не пил ли ты вина до ужина?

- Врать не буду, выпил я вина! – признался Ржевский.

Батюшка настроился прочитать малую проповедь о «вреде пианства», но отставной поручик продолжил:

- Только было это за неделю до того дня. Пили мы в офицерском собрании, перебрали. И так меня скрутило после этого, что только молоком и отпоили. Вот с того дня к вину не прикладываюсь, и никому не советую. Ну, если только, когда святой отец требует причаститься (При этих словах Питирим заёрзал на сиденье, забеспокоился за фляжку)… Так что, слово офицера, – был трезв, как стёклышко, ничего не показалось и не померещилось. А, если кто-то не верит, так я вам адрес купчихи дам. Там Маша подтвердит – как раз у неё на глазах всё и начиналось. Конец-то она не видела – глаза закатила и под стол спряталась… без чувств. Ну, а мы с нечистым побеседовали! Я – ему: «Это как же, твою мать, извиняюсь понимать? Ты зачем, скотина, людей пугаешь?» Простите, дамы, – с бесовским племенем иначе нельзя. А эта образина чёрная, с рогами, пятачком и родимым пятном на полхари мне в ответ: «Твою гусарскую морду спросить забыл! Лучше скажи, зачем в пекло ложкой тычешь? Всех грешников распугал! Я тебе, пентюх в ментике, щас покажу Кузькину мать!» И так мы с ним душевно побеседовали тогда – не приведи боже вспомнить! Маша под столом и та, наверное, в обмороке слышала. Купчиха на шум прибежала. Боевая женщина! В щи плюнула, сметаной нечисти в глаза запульнула, ложкой по рогам настучала, а ему – хоть бы хны! Ух, как она его крыла, а он ей в ответ такие сальные комплименты отпускал, что я его аж на дуэль вызвать собрался, дело только за секундантом было. Пока я его найду, мало ли что эта чертячья сволочь сделать успеет – у меня ж Маша под столом в обмороке, а она – девица на выданье, потом женихов не найдёшь. Ну, тут я выхватил из коробки свой пистолет, да каааак…

Слушатели затаили дыхание. Дамы смотрели на поручика с восторгом, как на героя! Как на идеал мужчины - ещё бы, в такой страшный час думать о невинной девушке!

- А богохульная книжка где была? -  испортил всё отец Питирим. – Злоязычен ты и лжив, сын мой! Вот наложу за то епитимью!

Сэмэн на козлах довольно хмыкнул. Вот то-то будет радость лошадушкам, как запретит поп сейчас всем седокам жрать без меры. Как повелит на постный стол перейти, да поклоны бить. Это ж как они в дилижансе будут поклоны поясные, да земные отвешивать? Ан, не тут-то было. Поручика в гусарах хорошо, видать, обучили – не сдаваться ни при каких условиях. Чай, самого Суворянина наука была!

- Да, как же так, святой отец! А устав-то на что? Чем не богохульная книга-то? Ведь, как раскроешь его, так ни одного слова доброго на ум и не идёт! Ну, сам посуди, батюшка, как это Господь Бог наш мог бы такое попустить, чтобы в книге было написано: «Караульная служба предназначена для надежной охраны и обороны боевых знамен, хранилищ с ружьями, пушками, ядрами и иных военных служб, а также для охраны лиц, содержащихся на гауптвахте»? Заповедь «Не убий!» нарушается – раз! Вместо икон святыней знамёна являются – как у язычников каких – это два! А гауптвахта – это отдельный грех, потому что там ни тебе проверок, ни заданий – одно нахлебничество, а, значит, - лень! Да, в уставе нет ни одной святой строчки – все богохульные!

- Ох ты, Святый Боже, Святый Крепкий! – перекрестился отец Питирим. – Куда ж ваш полковой батюшка смотрел, почто в Святой Синод не сообщил?

Поручик закрутил седой ус, подмигнул, сидящей напротив немкине, и… выдал:

- Так, наш-то батюшка с уставом один и боролся! Чуть что не по нраву, так полковнику нашему – епитимью за то! Как по приказу командира нашего ночью офицерское собрание закрывать стали, согласно уставу, так поп наш походный первым и воспротивился. Пригрозил от церкви отлучить всякого, от кого ещё раз про устав услышит. Потому я книжку-то тайком и читал… на всякий случай! Так про то, как я нечистого изгнал рассказывать, или уже не интересно?

Пассажиры заорали, что интересно. Буженинов поинтересовался – удалось ли спасти честь Маши, Конкордия спросила помогла ли купчиха, Удальцов пыжился съязвить, но слов не находил. Гимназист пытался узнать систему пистолета, который применил поручик. Евлампия просто охала и ахала. И только немкиня понимающе улыбалась поручику. Когда с второстепенными вопросами было покончено, поручик завершил свой рассказ:

- Выхватил я пистолет, а паршивец этот до пояса из щей вылез, капусту с рогов стряхнул, глаза от сметаны протёр и начал надо мной ржать, как конь ретивый. «Ты, говорит, служака, совсем умом тронулся? Меня же только серебряной пулей убить можно. А у тебя серебра отродясь не бывало. Крест нательный – и тот медный! И купчихе я не под силу! Она по дурости на себя золото напялила!» Так обидно мне стало, потому что вижу – права эта ехидна адская. Швырнул пистолет в ящик, гляжу – устав лежит. Сам не знаю, что такое на меня нашло! Схватил я книжонку, да и начал читать первое попавшееся вслух, как молитву: «А ежели поручение выполнено не будет, то подлежит нарушителя пороть нещадно и пропустить через строй. А ежели жив останется, то…» Читаю, и зачем-то книжкой из стороны в сторону вожу – как крест кладу. Как дошёл до описания шпицрутенов и берёзовых лозог, так вдруг нечистый и заверещал отчего-то, словно его снизу – из аду кто-то теми прутьями бьёт. Может, и на самом деле, кто бил. Ну, так заорал, гад, что в ушах заложило, в глазах потемнело! И тут я, как Маша, тоже спрятался… без сознания. Очнулся – лежу на коленях у купчихи, она мне лицо платочком обмахивает. Ну, ни дать ни взять – как нервной гимназистке, которая мышь увидела. Оглядываюсь – нет нечистого! Долго думал, что такое случилось, да так и не понял! То ли этого рогатого другие черти за хвост в пекло уволокли, то ли ему крест от богохульной книги (святой водой обрызганной лично полковым попом) где-то что-то натёр! Но только сбежал он, и больше не возвращался!

- Брехня! – пробурчал себе под нос на козлах Сэмэн. – Уж, как не говорите, а брехня! Что ему книжка, да другие черти-то! Лучше бы у купчихи спросили, что она в борщ намешала! По всем статьям, если бы юбку у неё задрали, там хвост обнаружился бы! Любовного зелья намешала баба! Оно, аккурат, через некоторое время действовать начинает. Вот, чёрт-то и не выдержал. Побёг он к чертовке своей за лаской! Ну, а к купчихе ещё наведается – не один раз! Это ж надо было додуматься, к любовному зелью ещё и дурман-травы намешать. Так, ведь, всех чертей примануть можно было. А потом бы с чертовками разбирались!.. Ох, будет ещё история в Мытищах через несколько лет!

- Ну, и ничего особенного в историйке вашей нет, господин Ржевский! – нашёлся, наконец, Удальцов. – Не вижу тут особого геройства – в обмороках валятся. Да, и устав ваш супротив моей книжечки не устоит!

- Аполлоша, может, не надо? – привычно затянула было Евлампия, но купец расходился не на шутку и рвался рассказывать о своих собственных приключениях. Ему сейчас и сам Питирим был – не брат и не сват.

Пассажиры сдались на милость Удальцова. Даже бравый отставной поручик не возражал и приготовился внимательно слушать.

- Купец я не самый знатный, но и не из последних буду – Удальцовых по всей Московии знают! Потому в лавках у меня покупателей видимо-невидимо, товар раскупается хорошо, поставщики не подводят. А вот среди приказчиков бывает, попадаются прохвосты – за ними глаз да глаз нужен! Раз в месяц я каждую свою лавку посещаю, да счета проверяю – не надули ли где, бестии! Вон, у купца Драгомирова склад сожгли, когда проворовались. И тут могут, ежели за ними не присматривать. Что им за дело, коли я в убытке буду. Ну, так вот, однажды (лет пять тому назад будет!) сижу я в комнатке за прилавком, считаю и прислушиваюсь – об чём это приказчик с продавцом говорят. Слышу – зашёл кто-то в лавку, да интересуется – кто хозяин, нельзя ли с ним побеседовать. Поначалу я идти не хотел, чтобы со счёту не сбиться. Но, слышу – гость буйствовать начал. Дай, думаю – погляжу, кто это такой настырный по мою душу явился. Вышел – глядь! А, ведь, угадал – точно за душой пришёл, христопродавец!

- А как это ты понял, сын мой, что к тебе пришёл вероотступник? – заинтересовался Питирим.

Удальцов тяжко вздохнул:

- Да, кто ж не знает Ваньку Каина! Раз пришёл, значит, душу вынет, а своего добьётся – либо бракованный товар втюхает, либо просроченный продаст втридорога.

- Оооо, - засмеялся поручик. – Да, такой «нечисти» у меня в жизни было видать-не перевидать! С ними и без книжек разобраться можно!

- Таких, да не таких! – вскинулся купчина. – Ванька Каин всем известный злодей – клейма ставить негде. Краденным не гнушается, ростовщичеством занимается… Поговаривают, что и разбоем не брезгует. Все про то знают, а полиция его сколь раз ловила, а поймать не могла – как сквозь воду или стены уходит.  Вот он только что тут был – раз и нет его! Как есть, душу нечистому продал. Или то сам бес среди нас ходит, да наши души себе присматривает! Вот вам крест, православные, что настоящий нечистый ко мне в тот день пришёл!

- Ну, ладно, сын мой! Верим мы тебе, верим! – с неохотой признал Питирим. – Согласен, в каждом тате – диавол сидит, да им погоняет. Рассказывай дальше – чем же ты Каина этого на путь истинный наставил.

- Вышел я, значит, узнал гостя, и поначалу растерялся. Никто ж от него не облапошенным не ушёл. А кто ушёл, так, говорят, на той же неделе с ними что-то приключилось – и сгинули люди, как их не было. Стою – пентюх-пентюхом, да не знаю, что ему ответить. А он, злодей окаянный, мне сукно аглицкое пытается продать за три целковых аршин! Виданное ли дело, чтобы сукно столько стоило? Да, и не нужно мне оно – своё есть, московлянское, с фабрики Строганова! Наше-то, поди, даже лучше будет! И уж, совсем решился я с Ванькой по рукам хлопнуть, чтобы жизнью-то не рисковать! Ан, глянул вниз чего-то, а там – на ногах копыта!

Сэмен на козлах присвистнул, сдвигая шапку на затылок: «Ого! Вот же привелось натерпеться ужасу купчику! Не к каждому злыдень-копытень приходит! Кто ж тебя заказал ему, болезный?»

А в дилижансе под мерный ход лошадок купец продолжал свою «страшную» историю:

- Поглядел я в глаза Ваньке, вижу – в них конкурент мой австрияк Штрейбрехгаузен сатанинским смехом заливается! Собака эта ненашенская неустойку деньгами заплатить должна была, да зажмотилась – пыталась аглицким сукном выдать. Я на него как раз тогда в гильдию пожаловался. Ах, вот в чём дело, думаю! Это, значит, меня же хотят заставить неустойку покрыть, да ещё сверху приплатить?!! Весь страх куда-то пропал, одна злость осталась. «Извольте, - говорю, - пройтись со мной в коморку, там я кое-какие расчёты произведу. Надо же мне знать, сколько сукна закупать!» Ванька ухом не повёл, со мной пошёл. Привёл я лихоимца в комнатку, где счета проверял, да и начал книги амбарные перебирать, да причитать: «Дворцовой гвардии на мундиры сукна пойдёт…, а на ломбардные столики в Летний Дворец надо…, а вот ещё у меня чиновники питерляндские себе на шинельки просили…, да Патриарх рясы монахам хотел…, да граф Андал-Вандал для спектаклю актёрам на рейтузы заказывал…, ага, ещё ж и герцогиня Хошь-не-хошь-а-вынь-да-положь для ребятишек крепостных, которых в школу сгоняют, хотела кафтаны с картузами пошить…» Сижу, себе на листок цифирки выписываю. Часа два так считал, запросил сукна раза в три больше, чем Штрейбрехгаузен предлагал. Надежда была, что нет у него столько аршин. Ванька-бес, головой кивает, на ус мотает. И совести ни в одном глазу, только австрияк хохочет-заливается. Ну, думаю, ежели тебя этим не проймёшь, сейчас по-другому бить буду! И начал уже другие книжки перебирать – сколько у меня казны, смогу ли разом оплатить заказ на сукно. Знамо дело, хватило бы! А, коли не хватило бы, так другие купцы помогли бы единовременно – не однажды мы друг друга так выручали! Но Ваньке я объявил: «Не достаёт самой малости, и надо денежки по должникам поискать!» Ванька опять спокойно головой кивает – мол, ищи, не тороплю. Штрейбрехгаузен у него в глазах уже ручки довольно потирать начал (ему-то это выгодно – часть сукна он мне за «неустойку» отдаст, а за вторую с меня же возьмёт, да всю неустойку высокой ценой за аршин и покроет). Ну, такая сволочь, прости господи, этот заморский коммерсант, что дальше некуда. Обидно стало – неужто я, как молодой купчик, на этом аглицком сукне прогорю? Бог не попустил, да приказчик не выдал. Я уж потом-то его спрашивал, что такое на него нашло. «Не могу знать, - отвечает. – Приблазнилось!» В общем, когда я с денежками мысленно распрощался, тут мой Пётр в каморку и влетел с волпем: «Не вели казнить, Аполлон Апполинарьевич! Гонец с дворца прибыл и спрашивает, чем царь-государь вам отплатить может за услуги по изгнанию бесов из царевича! Третий день уже младенец по полям не скачет, копытами не бьёт – нянькину сиську сосёт!» И, вот вам крест, православные, Ваньку Каина тут залихорадило, затрясло! Испугался, видно, лукавый. Ну, я не будь дураком, важно так объявляю: «Передай посланнику, что денег мне с царя не надо! Но милости прошу с бесчестным Штрейбрехгаузеном поступить по справедливости: пущай тот неустойку мне выплатит чистым золотом да в тройном размере – чтобы другим неповадно было! Или же поставит мне не аглицкого, а нашенского сукна! Ну, а коли головы за воровство его лишат, четвертуют или колесуют, то и это мне утешением будет, поскольку у нас в Московии одним татем станет меньше!» Вижу, обоим лиходеям не по себе –  Ваньке, и австрияку. Эх, мать честная, бить так бить! И достаю из стола последнюю свою надежду – книжечку, куда у меня должники вписаны. Сумму раз в десять больше той, о которой с Ванькой договаривался, назвал. Взвился тут Штрейбрехгаузен и из глаз Ванькиных заорал: «Даст ист франьё! Я столко не далжал!» Ванька тож копытами забил, а на морду что-то бледный стал. Ну, тут ещё Пётр мой опять-таки с какого переполоха неизвестно, но схватил хомут, что на стене в каморке висел, да Каина и… в общем взнуздал. Пока приказчик мой с Ванькой возился, я с австрияком переговоры вёл. Эх, не понимают иноземцы, что с нашими купцами связываться нельзя. Я на пальцах этой бестолочи немосковлянской доказал, что должен он мне золотом больше, чем запрашиваю. И лучше бы ему не кочевряжиться, а расплатиться немедленно, пока государь его за портки не прихватил. Упёрся, гад, не сдавался. Аж до того довёл меня, что я не выдержал, да Ваньке книжкой должников промеж глаз въехал. И тут – чудо случилось. Исчез лиходей, а на его месте конь появился. Каморка махонькая, места ему не хватило. Так вот и помню – сидит передо мной на крупе коняка, копыта на стол положила, на шее у ней Пётр мой угнездился – верхом на хомуте. Вот вам крест, православные! Как есть, книжка должников, которой не Богу нашему, а Мамоне проклятому только и молиться, доброе дело сделала – с нехристью расправилась!

Пока Удальцов рассказывал, в дилижансе раздавались только сдержанные ахи женщин и хмыканье отставного гусара. Питирим, и тот заслушался. Один писатель скромно придремал в уголочке, никем не замеченный и досматривал седьмой сон про Лизу и Германа…

- Ну, а австрияк-то заплатил? – поддел Удальцова поручик. – Или он Ваньку Каина вам вместо сукна «поставил»?

Купец хотел было обидеться, но сам расхохотался:

- Да, с этой шельмой мы потом расплатились – всё он мне вернул до грошика. А коня я ему отдал – уж больно нахрапистый да пугливый оказался. От всякой книги шарахался – и от святой, и от поганой!

Сэмэн на козлах расхохотался:

- Эх, и повезло ж! Всем троим! А что, ежели бы не долговой книжкой Ваньку-то хлопнули, а амбарной? На них же на каждой свой знак начертан. Знаю я долговые книжки-то! Их купцы друг другу дарят, там на обложке – подковка на счастье и достаток. Да, ещё освящают у попов! По-по-лучается, что каждая книжка – вол-вол-шебная! Ах-ах-ах! Ваньке в самый раз досталось – истинный свой вид приобрёл. Таких, как он молодцов, выводят колдуны из жеребцов! А, ежели бы приложили амбарной, где… Ах-ах-ах… где… мешок с мукой нарисован… ха-ха-ха… получился бы осёл! Ха-ха-ха!